Джон Говард. Полковнику никто не пишет (частная версия)

Давным-давно, в мои школьные годы, жил-был один учитель истории, который не уставал повторять своим ученикам, что мыслящий человек отличается от всех прочих критическим отношением ко многим вещам, как бы лежащим на поверхности. И в том числе, к общеизвестным фактам и явлениям, подвергая их здравому сомнению и искусно формулируя вопросы, которые проясняют их подлинную сущность.

Теперь, по прошествии стольких лет, я абсолютно равнодушен к этой чепухе, но чего мы только, глупые, не делали тогда, дабы понравиться нашему школьному кумиру…

И вот однажды, дождливым осенним вечером, я – ученик 7-го класса, у которого если и существовали какие-нибудь проблемы, то разве что неодолимая тяга к своим недоступным сверстницам, взялся, стремясь прослыть «мыслящим», подыскивать более-менее известные явления из истории родного края, чтобы подвергнуть их критическому осмыслению.

Но, как назло, все, что только ни приходило в голову, было и просто, и до слез ясно, не вызывая и малейшего сомнения.

И тогда я сказал себе: какого черта ты переживаешь?! Твое дело – задавать вопросы, отвечать-то на них все равно будут другие… Так бери любую известную тему да, знай себе, спрашивай!

Темы я не нашел, зато мне подсказала ее мамочка, которой я весь вечер морочил голову своими придумками. Разведя огонь в грубе и забросав углем занявшиеся ярким пламенем дрова, она вымыла на кухне руки и, тщательно вытирая их полотенцем, небрежно бросила, явно желая от меня отделаться:

— Да займись ты хоть этим, Говардом, — чего ему дома не сиделось, что искал здесь на старости?

Вот и осталось мне только придумать сверхумные вопросы, и на следующий день на заседании краеведческого кружка, с замиранием сердца и внутренним торжеством, я огласил их во всеуслышание. И на всю оставшуюся жизнь был потрясен ответом любимого педагога, который, внимательно выслушав, глубокомысленно сообщил заинтригованным кружковцам, что… иной дурак может за минуту задать столько вопросов, что умному не хватит и целой жизни, чтобы ответить на них!

Конечно, все ребята и, в том числе, зеленоглазая девочка, которой я хотел понравиться больше всего на свете, громко рассмеялись. Острое чувство стыда, испытанное в тот миг, памятно мне до сих пор.

Надо ли говорить, что занятий этого кружка я больше не посещал.

Но по сей день благодарен за полученный урок, потому что именно тогда, раз и навсегда, я осознал, что надо учиться не только задавать вопросы, но и уметь самому на них отвечать. Только со временем ко мне придет более высокое понимание проблемы: есть вопросы и вопросы, есть ответы и ответы, а есть такие вопросы, которые не столько требуют определенного ответа, сколько порождают вопросы новые…

Ну что ж, на этом теоретическая часть моего сюжета закончена, а теперь, друзья, попробуем раскрыть эту тему на практике.

Для начала – небольшое предупреждение. Будьте предельно внимательны: речь пойдет о вещах общеизвестных, но под несколько иным углом зрения, и ваше право подвергать все изложенное жесткой, но, желательно, конструктивной критике.

Многим херсонцам нравится памятник, воздвигнутый в честь именитого иностранца, британского гражданина сэра Джона Говарда. В прошлом – шериф графства Бэлфорд, известный всему миру гуманист и филантроп, он пребывал в конце 18 века в нашем городе. Лечил бедняков в местном госпитале, боролся с эпидемией тифа, изучал условия пребывания заключенных в только построенном остроге, делал другие нужные и полезные вещи.

К сожалению, в один недобрый январский день 1790 года он поехал в имение Дофинэ, ныне село Садово, лечить семнадцатилетнюю дочь тамошнего помещика, подполковника Комстадиуса. Вылечить ее не смог, зато заразился сам, и через несколько дней умер в Херсоне, поставив себе перед смертью неутешительный диагноз.

Скончался он в возрасте 65 лет, предварительно завещав похоронить себя в другом селе, Степановке, и пожелав, чтобы на месте его упокоения не возводили памятников или монументов, но, по возможности, установили солнечные часы, чтоб и после смерти мог он пригодиться другим людям, хотя бы с целью определения точного времени…

Такой памятник с солнечными часами и был сооружен в 1827 году архитектором Стасовым, дедушкой личного секретаря Ленина – Стасовой, несколько раз с тех пор реконструировался и стоит по сей день в центре нашего города.

На трех сторонах памятника надписи на латыни (в переводе):

«Жил для других».

«Жил благожелателен другим».

«Других здоровыми делал».

Что тут скажешь — достойная жизнь, достойная судьба, какие могут быть вопросы?

Или попробуем?

Начнем с простеньких. Общеизвестно, например, что род Говардов в Англии был не очень богат…

Тогда откуда брались деньги на его экспедиции в Россию? В 1783 году – в Астрахань, в 1789 – в Херсон, и везде он приобретает для бедных продукты и медикаменты, помогает заключенным. Есть ли здесь проблема, или нет, как вы считаете?

Идем дальше. Свое последнее путешествие Говард предпринял в возрасте 64 лет, по тем временам, да и по нашим, достаточно преклонном. Наверное, у него для этого были весомые основания. Интересно, какие? Неужто причиной тому – одно лишь прославленное человеколюбие великого филантропа?

Попытки мотивировать его выезды в далекую Россию желанием участвовать в ликвидации эпидемий, на мой взгляд, малоубедительны, хотя бы потому, что он не имел медицинского образования, был, так сказать, лекарем-самоучкой. Кстати, в те же самые годы эпидемии бушевали и в многочисленных британских доминионах. Или там человеку без диплома практиковать возбранялось? В чем тут дело?

Продвинемся далее. Действительно, последний вояж Джона Говарда в Херсон, где на самом деле свирепствовал тиф, а кроме того, совсем неподалеку, в Измаиле и Кили, велись кровопролитные бои с турками, на первый взгляд, лишен внутренней логики, ибо можно было найти немало других мест, где оказание помощи страждущим было не столь рискованным и, скажем прямо, более продуктивным мероприятием. Не говоря уже о том, что Херсону тогда было чуть более 11 лет: совсем маленький городок, нет даже приличной тюрьмы для пенитенциарных исследований, да и медицинских учреждений – кот наплакал…

Но это — на первый взгляд. Другое дело, если принять во внимание, что в конце 18 века именно юг нынешней Украины, развивающийся наиболее динамично, стал представлять угрозу для стратегических интересов Британии. Естественно, отсюда – повышенное внимание к нашим местам. Судите сами: идет интенсивное строительство крепостных сооружений Херсона, закладывается Николаев, и вот уже – как старая фотография в проявителе – медленно выплывают знакомые очертания Одессы. И совсем рядом – полуостров Крым, ключ-отмычка к южным пределам Российской империи, как это принято сейчас говорить, «непотопляемый авианосец».

С учетом этого, экспедиции Джона Говарда в Астрахань (тоже имеющую выход к морям) и Херсон вполне укладываются в концепцию вечных интересов «владычицы морей», что бы мы по этому поводу ни думали и как бы это ни называли.

Или вы иного мнения? Такая прямота вас несколько коробит? Тогда чуть по-другому: было ли на юге России другое, кроме нашего Херсона, место, более удачное в качестве базы пребывания представителя заинтересованного зарубежного государства, с точки зрения выполнения им некоторых специфических функций в 1790 году? Назовите, пожалуйста, если вам такое известно!

Конечно, ответ на такой вопрос не сильно хотелось бы связывать с благородным именем Говарда, но что тут поделаешь: на то она истина – чтобы быть всего дороже!

И лишь теперь можно озвучить то, что уже давно вертится на кончике языка: досточтимый сэр Джон Говард в своей всемирно известной гуманитарной деятельности руководствовался не одними лишь интересами высокой благотворительности и гуманизма. Скорее всего, его еще интересовали, если можно так выразиться, попутно, и несколько иные задачи, прямо совпадающие со стратегическими устремленностями родного британского отечества.

А если вам кажется такой вывод не очень корректным, то право, поверьте на слово: и в мыслях не имел я чем-то порочить этого благородного человека. Мы с вами взрослые люди и благоразумно признаем: скромно совмещать столь разные, но по-своему необходимые вещи – благотворительность и стратегическую разведку, вполне возможно. Если делать то и другое в высшей степени достойно, приносить пользу разным людям в разных странах – одновременно. Чем это плохо?

Кстати, взаимные интересы Англии и России в конце 18 века, как, впрочем, и ныне, общеизвестны. Другой вопрос, неплохо бы при этом разузнать имена российских коллег шерифа-врачевателя, выполнявших в те далекие времена подобные поручения России в Британии. Уточнить, сооружались ли им аналогичные памятники, или все-таки деятельность этих особ проходила более безвестно?

Существуют, однако, и другие занятные вещи, связанные с нашим героем. В Лондонском музее хранится одна необычная бумага. Подлинный диплом Екатерины Великой, выданный Джону Говарду, с поручением местным российским властям выполнять все его просьбы и указания, как прямые распоряжения императрицы. Честно говоря, в истории России – это нечто новое… И сразу вопрос: неужели Екатерина так возлюбила своих страждущих от тифа сограждан, что смело выдала такой необычный — ни для того времени, ни для нашего – документ?

Еще интереснее, каким образом эта бумага попала в Англию? Ведь вещи заболевшего тифом Говарда были, по официальной версии, после его кончины уничтожены, или сей диплом был выполнен в нескольких экземплярах?!

Я думаю, все это свидетельствует о том, что Екатерина была прекрасно информирована о настоящей миссии Говарда и стремилась любой ценой показать уважаемому гостю и его правительству, как бурно развивается и надежно обустраивается на южных морях ее империя. И что Россия – та страна, которой суждено играть важнейшую роль в мироустройстве новой Европы, и с этим всем нужно считаться.

Тогда многое из того, что нам теперь известно, действительно находит свое логическое объяснение.

Как бы то ни было, это всего лишь мои догадки и предположения. Так что, давайте лучше оставим в покое дело Говарда и перейдем к его телу. А с телом этим, как вы уже понимаете, тоже далеко не все ладно.

Принято считать, что в завещании он распорядился похоронить себя в пригородном селе Степановке. Чем ему так понравилась эта Степановка, понять и по сей день не очень просто. Допустим, в те времена именно там хоронили умерших от тифа, придерживаясь определенных санитарно-гигиенических правил, в специальном общем захоронении. Но сэра Джона Говарда, как мне поведал известный херсонский историк и краевед Август Вирлич, погребли почему-то не в массовом захоронении, а индивидуально, в специально построенном склепе.

А между тем, за несколько лет до описываемых здесь событий, в Херсоне уже существовал (в пределах Екатерининского собора — первого местного культового сооружения) весьма привилегированный погост для наиболее титулованной знати. Там были погребены люди, со многими из которых англичанин мог быть знаком лично, по крайней мере, имена их в то время были у тавричан на слуху. Это дядя и племянник – генерал и полковник – Меллер-Закомельские, павшие в одном бою; наместник Екатеринославский генерал-майор Синельников, погиб в 1788; молодой полковник, 21-го года отроду, Петр Мартынов; генерал-поручик Вюртенберг-Штутгардский и многие, не менее именитые, прочие.

Краевед Вирлич полагал, что здесь хоронили тех, кто погиб в ратных баталиях, защищая родное Отечество. Это не совсем так. Здесь находятся и почившие своей смертью. Как наиболее титулованный и известный среди них исторический деятель и основатель края, князь Потемкин-Таврический, склеп которого оборудован в самом храме. К нему мы еще тоже вернемся.

Отсюда вопрос: почему Джона Говарда не захоронили в престижнейших пределах Екатерининского собора, где нашли свое последнее прибежище люди его уровня и положения? Чем ему так полюбилась безвестная Степановка? Кто вообще видел, слышал или читал его завещание? Вирлич, например, утверждает, что оно было сделано в устной форме. Так это или нет, сегодня установить трудно. Но лично у меня поступок сэра Говарда, сознательно пренебрегшего возможностью обретения хотя бы какого-то исторического бессмертия, гарантированного погребением на территории самого известного в крае храма, вызывает некоторые сомнения: ведь, как человек многоопытный, не понимать этого он не мог. По-моему, здесь мы вторгаемся в область совершенно иных причинно-следственных мотиваций.

По словам нашего краеведа, прах Говарда не слишком долго покоился в персональном склепе в Степановке. Менее чем через два года специальная экспедиция, организованная графиней Софьей Потоцкой, пылавшей к филантропу нежными чувствами, провела под покровом ночи необычную операцию: подпоив стражника, выкрала из гроба тело Джона Говарда, после захороненное в ее имении в Тульчино. Впрочем, если кто-нибудь вздумает навестить его там сегодня, вряд ли что-нибудь из этого получится: на месте его повторного погребения уже много лет настоящее болото. Так что, если благородное дело сэра Говарда живет и поныне, то тело его, кажется, исчезло навсегда. Такая, вот, жизнь, и такая судьба…

Собственно, на фоне других подобных вещей, это не должно нас особенно удивлять. Я уже говорил, что в Екатерининском соборе находится гробница другой, более известной исторической личности – князя Потемкина-Таврического, фаворита императрицы и основателя нашего края, умершего через год после описываемых здесь событий, в возрасте 52 лет. Усыпальница эта расположена в самом центре храма, в маленькой подвальной комнатке, и за десятки последних лет, любопытства ради, ее не вскрывал разве что ленивый. Здесь я на минутку остановлюсь и открою небольшой секрет.

С полвека назад автору довелось с группой сокурсников, студентов местного пединститута, отрывать траншею для проведения в храм электричества (тогда здесь был городской Музей научного атеизма). Наш декан, по совместительству, председатель областного общества охраны памятников истории на общественных началах, посулил заплатить каждому по 15 рублей, а так как перед Новым годом любые деньги были для нас не лишними, мы приняли это предложение, как подарок судьбы, и с радостью согласились.

Итак, мы рыли траншею, стоял сильный холод, и женщина-сторож, сжалившись, несколько раз пускала нас внутрь погреться. В храме было темно, но не так промозгло, как на улице. Мы быстро обследовали помещение и не смогли удержаться от искушения спуститься по шаткой лесенке в гробницу князя, где стояла кромешная темнота, и даже открыть крышку его гроба.

Не стану интриговать тебя, читатель, но хоть и принято считать, что прах светлейшего покоится именно здесь, в дымном свете зажженного кем-то куска газеты мы ничего, заслуживающего внимания, не обнаружили. Так, несколько обветшавших клочков старого сукна, кучка каких-то небольших косточек, скорее всего, домашних животных, да еще лохмотья неизвестного происхождения. Ни черепа, ни других крупных человеческих костей.

Словом, при жизни Потемкин сумел сделать многое. Снискать славу и почет, стать фельдмаршалом и светлейшим, найти дорогу к любвеобильному сердцу матушки-императрицы, но только не к собственному гробу… Так сказать, разминулся с ним во времени или пространстве. Зато память о нем не ограничена ни темным подземельем усыпальницы, ни крепкими стенами старейшего в регионе храма. Спи спокойно, великий гражданин и преданный любовник!

Да, тело высшего сановника отсутствует. Не могу знать, кому и когда оно понадобилось. Но местные власти, считая интересы края (то бишь, развитие туризма) превыше тьмы низких истин, до сих пор настаивают на наличие здесь именитого трупа, упрекая в необъективности и некомпетентности несговорчивых краеведов. Причем, вменяют им не отсутствие в усыпальнице конкретного тела, а низкий уровень местного патриотизма, как они себе его представляют. Тема эта звучит год от году глуше, и лишь одно в ней неоспоримо: что в воздухе нашем, херсонском, разлито нечто такое, что содействует бесследному исчезновению тел знаменитых земляков, — вечная им память…

К стыду своему, признаюсь, что я даже стал сомневаться в захоронениях на самом церковном подворье. А там погребены непростые люди: элита высших репродукций, наиболее титулованная знать, достойнейшие граждане губернии. При жизни они имели все: громкие фамилии, украшавшие историю империи, огромную власть, богатство, почет, славу.

Ушли они, а с ними — десятки, сотни, тысячи людей, которые их окружали; и нет на свете ни одного человека, который бы о любом из лежащих здесь мог сказать: — Да, я был с ним знаком. Достойный был гражданин…

При жизни они принадлежали империи, были любимы или ненавистны. Как и всех прочих, их одолевала мирская суета: навязчивость окружения или происки недругов, болели зубы или голова, докучали переживания за своих детей или родителей, а как иной раз не хватало любви или понимания близких…

Каждый из них был лично знаком с первыми лицами империи, мечтал произвести на них хорошее впечатление, ведь чтобы попасть на этот привилегированный погост, гарантирующий историческое бессмертие, одних звучных фамилий было недостаточно. Нужна была еще и карьера. Все они – молодые и старые – сумели ее сделать.

Любопытно и то, что здесь нет ни одной женщины. На этом знаменитом погосте отдыхают от трудов праведных, пережидая столетия в гордом одиночестве, лишь одни достойные мужья. Странно, правда: при жизни – вместе, а после – врозь, как-то не очень справедливо.

Впрочем, что это я – разве плата за историческое бессмертие не стоит посмертной разлуки с близкими?! Это был общий семейный выбор.
___________
Вернемся к нашему британцу. Есть одна вещь, о которой умолчать я не имею права. Несколько слов о роде Говардов в Британии.

Известная английская исследовательница Мариам Мэррей после тщательного изучения истории этого рода определила его, как жертвенный род так называемых «заместителей». Что это значит?

В средневековой Англии существовали пережитки язычества, согласно которым залогом доброго здравия, всяческих успехов в жизни и в державных делах властелина являлось принесении искупительной жертвы, для чего использовались исключительно представители жертвенных родов, как бы искупавшие раз в семь лет накопленные за это время грехи сюзерена. Мэррей приводит известные слова французского посла Фенелона о таком роде. Он говорил, что:

— «Говарды, как мужчины, так и женщины, в силу какого-то ряда обстоятельств подвержены тому, чтобы их обезглавливали, и не могут избежать этого, ибо происходят из племени, предрасположенного к такой участи».

И до Джона Говарда, и после него, именно такая ужасная судьба постигла целый ряд его сородичей. Вот наиболее известные из них:

Анна Болейн – супруга короля Генриха Восьмого. Из рода Говардов. Была казнена по вымышленному обвинению.

Екатерина Говард – следующая супруга этого короля. Тоже казнена, но уже через 7 лет. Есть и другие Говарды – заместители, но их имена менее известны.

Между прочим, Вирлич тоже обращал внимание на то, что экспедиции Джона Говарда в Россию совершались раз в семь лет: 1783 год – Астрахань, 1790 – Херсон. Интересное совпадение, не правда ли?

И вывод: может быть, представителю жертвенного рода Говардов, действительно, раз в семь лет было целее находиться где-нибудь подальше от своего жестокого отечества?

Знатоки средневековых традиций утверждают, что если представители жертвенных родов умирают своей смертью, то в год, кратный семи, после их ухода начинают происходить странные события, например: пропадает что-то существенное или где-нибудь проступают кровавые пятна…

К этому мы еще вернемся, а теперь о главном.

Оставим скрупулезным историкам заниматься анализом фактических материалов биографии подвижника-иностранца. Что он делал и как, чьи распоряжения выполнял и почему. Отчего неприкрыто интересовался фортификационными колодцами крепости и возмущался начальством, которое его туда не пускало, несмотря на известную грамоту. Мы-то с вами прекрасно разумеем, что можно одновременно заниматься разными делами, решать и ориентироваться на целый ряд различных задач и целей.

Мне кажется, для нас, прощающихся с двадцатым стремительным веком, более важной является другая особенность его жизни – глобальная, всеобъемлющая тема человеческого одиночества…

Экспедиции в далекую страну, отсутствие друзей и близких, длинные темные вечера в осеннем Херсоне, когда тусклое пламя свечей с трудом разгоняет тьму в чужом доме. Опасливая настороженность к нему – владельцу грозного диплома императрицы – со стороны местных властей…

Что наполняло его дни, мы можем только гадать, но вот какие мысли, отрывки воспоминаний, угасающие с возрастом желания, охватывали его по ночам, — об этом никому уже не узнать, как и не разделить с ним его трудную ношу.

Какое одиночество и заброшенность ощущались им, стариком, пленником то ли идеи, то ли интересов своего отечества, в самые последние месяцы, недели и дни в чужой стране, в чужом городе и в окружении чужих и чуждых ему людей?..

Но и это не все. Настоящее одиночество, в виде коварного полузабвения, пришло к нему все-таки не до смерти, а после нее, и продолжается оно уже больше двух столетий. А странная возня вокруг его имени? То в честь столетия со дня его смерти стержневую магистральную улицу города называют «Говардовской», то сразу после революции переименовывают ее. Проходят годы и опять, уже во время немецкой оккупации, имя Говарда этой улице возвращается, а в 47-ом году – снова уходит в небытие…

Что это: осколки холодной войны или наши вековечные безалаберность и неблагодарность? Хотя, какая ему сейчас разница!

Памятник стоит. Солнечные часы на нем показывают время, а это значит, жизнь идет, и ему в ней по-прежнему есть место.

Вот только, что это за красное, похожее на кровь пятно, периодически появляющееся на его памятнике? На дворе двухтысячный год, прошло 210 лет со дня его смерти, так-так-так – число кратное семи…
Неужели?!

Виталий Бронштейн