Возможно, я люблю не совсем настоящую Украину, а Украину прошлую и будущую. Но пусть это будет взаимно.

«Когда получаешь известие о потере близкого человека, душа выворачивается наизнанку и заменяет собой кожу. Это когда любой косой взгляд может обжечь, неловкое слово — оставить шрам, неосторожное движение сломать несущую конструкцию. Траурные одежды надеваются поверх этой вибрирующей поверхности, чтобы дать сигнал внешнему миру — не глазей лишний раз, не говори скорбящему лишнего, не задевай ничего, чтобы боль не полилась через край, затопляя все вокруг. Но это в теории. На практике ничто не спасет от того, чтобы равнодушные люди сыграли на изнанке твоей души в крестики-нолики, царапая острием засохшей шариковой ручки«, — пишет в социальной сети Фейсбук психолог Svetlana Panina, решившая рассказать о том, как она ездила в Крым на похороны отца после шести лет отсутствия дома, и что ей пришлось пережить в столь тяжелые минуты прощания с родным человеком.

Чтобы попасть на похороны к отцу, мне пришлось вернуться в прошлое. В книге, рассказывающей о парадоксах времени сказано, что путешествия в прошлое возможны, если соединить вход и выход из «кротовой норы» — такого туннеля в пространстве, который позволяет перемещаться мгновенно. Никто не знает, существуют ли такие аномалии на самом деле. Чтобы попасть с материковой Украины в Крым приходится проходить другой туннель, который точно существует, хотя его не может быть. Он ограничен от мира проволочной сеткой и шлагбаумами, отлично просматривается и простреливается со всех сторон. Его охраняют люди с автоматами и собаками. Ровно шесть лет назад я покидала Крым, оставляя там все, что мне дорого — любимого брата, еще живого папу, могилу мамы и дом, в котором взрослела сама и растила своих детей. Шесть лет моя нога не касалась поверхности полуострова. И вот сейчас, когда вернуться заставило горе, дурацкая игра в крестики-нолики может оборвать мое путешествие.

Украинские пограничники одним глазом глянули в паспорт, предупредили, что после пересечения админграницы меня могут не пустить российские пограничники, но даже если я пробуду на границе всего одну минуту, я буду считаться человеком, который побывал «за границей», а, следовательно буду обязана две недели соблюдать самоизоляцию.

Крестик. Вернее, жирный крест. Крым — это Украина, скандировали в 2014 году те, кто действительно понимал, что происходит в столице Крыма, и вышел протестовать, хотя на крышах центра города уже сидели снайперы, а украинские военные части были окружены российскими войсками. Тех, кто так до сих пор считает, осталась горстка по обе стороны от админграницы. Нас таких будут вычеркивать по одному.

Российские пограничники проведут по моему телу и рюкзаку металлоискателем и только потом начнут говорить. Попросят документы, проверят каждую бумажку, каждую подпись, сделают запрос на проверку моей фамилии в каких-то загадочных списках. Не была, не привлекалась, не значусь, не числилась… Нолик. Можно идти дальше по длинному проволочному тоннелю, пешком, среди звона комаров и мерцания звезд. В спину алыми глазами сигнальных огней смотрят остановленные ветрогенераторы — высокие и строгие, единственные свидетели моего путешествия в прошлое.

Несколько сотен метров по херсонской степи — и ногами я уже в Крыму. Но целиком смогу попасть только если строгая женщина из Роспотребнадзора решит, что я достаточно безопасна для жителей Крыма. Близится полночь. Она торопится. Я заполняю анкету, где узнаю, что на похороны меня все-таки пропустят в родной дом, где я прописана. Да, я все правильно понимаю, ни муж, ни дети не могли ехать со мной на церемонию прощания. Да, я все правильно понимаю, даже грудной ребенок должен остаться без мамы и как-то пережить ее отсутствие. Да, внукам запрещено прощаться с дедушкой, которого они любят всей душой. Вирус. Карантин. Да, я понимаю, что если нарушу условия и пробуду в родном доме дольше трех дней, меня отвезут на принудительную обсервацию, а потом выпишут штраф, и больше я вообще не смогу вернуться в Крым. Я подписываю анкету, где я обязуюсь все соблюдать. Мне хотелось прямо в этот момент жгучего стыда забыть родной язык, на котором я все это читаю. Быть безграмотной. И вместо подписи поставить крестик.

Новое лицо — юный чиновник таможни. Снова перебирает мои документы. В бесчисленный раз я показываю свидетельства, справки, копии, на которых стоит имя моего отца. И слезы льются, уже не спрашивая разрешения, просто по лицу, рукам, падают в рюкзак. Полночь. Утром этого дня я буду прощаться с отцом. Говорят, вчера проверка людей в таких же обстоятельствах длилась пять часов. Ничего. Я успею, даже если проведу ночь на границе среди людей, которые ждут утренний автобус на обсервацию. Все, кто приехал в Крым к своим женам или мужьям, детям или родителям — к живым, не на похороны, — будут обязаны отсидеть запертыми в комнате случайного санатория без выхода на улицу две недели. Люди, разлученные карантином, со своими родными на несколько месяцев весной, сейчас согласны на все.

Мне повезло. В час ночи я оказалась в Крыму. На границе пейзаж напоминал какой-то постапокалипсис. Заброшенная автостанция с неработающим туалетом и кафе. Ни домика, ни двора. До ближайшего населенного пункта, где теоретически можно найти такси и купить карту телефона местного оператора, несколько километров. Хотя в какой-то фанерной будке горел свет. Туда я и пошла, чтобы попросить людей вызвать мне машину. Снова повезло — в направлении Симферополя как раз ехал местный житель, навстречу ему выехал мой брат. Это путешествие в самом начале выглядело безнадежным. Но в три часа утра я оказалась в доме, где меня не было шесть долгих лет. И в котором больше никогда не прозвучит смех человека, который беззаветно любил меня с первого моего вздоха.

В прошлом Крымские горы остались все теми же горами. Это ведь счастье, когда можно выйти на балкон и смотреть, как небо опрокидывается на лес, а солнце отражается в тонкой серебряной ниточке водопада. Он тоже остался там, где нужно уметь его увидеть. Только цвет обоев в папиной спальне немного выцвел. Звуки, запахи, ощущения — все в этом прошлом осталось, как было. Странно, что мы увозим папу отсюда навсегда в другое место. С балкона будет видно небо над его могилой. Синий автобус, который сейчас увозит тело, на мгновение сольется с горизонтом. А что если все это не по-настоящему сейчас?

Крест на куполе греческой часовенки. Крест на могиле. Крест на планах забрать папу в Киев. Брату позвонили из ресторана, где мы заказывали поминальный обед, и сообщают, что заведение обокрали. Злоумышленники вынесли все продукты и напитки. Оставили только сок. Нолики не сдаются.

Несмотря на беду, ресторан за свой счет возмещает все продукты, покупает напитки, накрывает столы. В соседнем зале полиция собирает показания и улики. В нашей семье есть традиция — ни одно мероприятие не обходится без форс-мажора. Но есть и еще одна традиция — помнить людей, которые помогли, и благодарить за добро. Однако когда люди, знакомые с папой, говорили о нем, это была благодарность в его адрес. Мы много услышали такого, о чем отец никогда не рассказывал, — не считал, что это важно: как и кому он помог, кого утешил, кого развеселил. Он никого не делал своим моральным должником и сам не остался никому должен, потому что умел щедро делиться тем, что имел.

В прошлом нельзя оставаться надолго. Разрешенные роспотребнадзором часы еще не истекли, а мне пришлось покидать Крым. Не повидавшись с горами, не поздоровавшись с морем, не зная, когда я смогу вернуться снова. Я прощалась с Крымом проездом. Ехала мимо прошлого водохранилища в Симферополе, которое в настоящем стало маленьким озерцом. Я проезжала мимо прошлого магазина украинской сети АТБ, который превратился в российский магазин ПУД. Прошлый автовокзал на старой улице Киевской обнесен настоящей колючей проволокой. И только мечеть, которой не было в прошом, выглядит ненастоящей. Свечи минаретов в строительных лесах напоминают бутафорские космические ракеты.

На границе российские чиновники предупредили меня, что я не смогу вернуться в свой дом в Крыму до конца карантина. Они проверили документы моей семьи — поскольку на территории Крыма у меня больше не осталось живых родителей, основания для въезда у гражданки Украины отсутствуют.

Российский пограничник снова провел металлоискателем по моему телу, сумке, пакету с едой:

— Что это у вас?
— Яблоко.
— А в чем это оно у вас?
— В пирожке.
— А пирожок с чем? С яблоком?
— Нет. С картошкой.
— У вас яблоко в пирожке с картошкой?!
— Ну, пирожок с картошкой, кажется, раздавился, и теперь яблоко в нем.
— Зачем вам картошка в пирожке с яблоком?
— Ыыэээ….

Попросил открыть рюкзак и выложить из него содержимое.
— Что это?
— Зонт, одежда, книга.
— Книга?!
— Да.

Я не поняла, почему он переменился в лице. Это та самая книга, которую я все еще читаю. Хорошая новая книга, твердый переплет.

— Откройте ее. Пролистайте. Нет, мне в руки давать не надо. Что это за книга. Автор? Название?
— Так вот же написано. Ричард Мюллер. «Все відбувається зараз»
— Политика?
— Физика. Тут же написано — физика времени. «Все происходит сейчас».

Мне не разрешали сложить вещи в рюкзак. Снова переговоры по рации. И тут я впервые испугалась. Потому что на секунду показалось, что я провалилась еще глубже в кротовую нору. И где-то замаячил двадцатый век и его тридцать седьмой год. Лицо пограничника расправилось, он пошевелил пакет с бельем металлоискателем и велел собираться.
— Вы свободны, — сказал он.

Свободна! Я снова шла по проволочному тоннелю ночью. Но на этот раз рядом со мной шла нарушительница границы. Собака весело виляла хвостом и доедала пирожок с картошкой, но без яблока. Мы дружили с ней до шлагбаума украинских пограничников. Они пропустили быстро. Хотя не сразу:
— А что это вы на свое фото в паспорте не похожи?
— Наверное, в паспорте я моложе и не рыдала три дня подряд.
— А вот не надо рыдать перед паспортным контролем.
— Наверное, каждый, возвращаясь с похорон хочет услышать эту шутку?

Проверили приложение на телефоне, которое будет следить за моей самоизоляцией. Попросили его активировать…
— Простите, здесь очень плохой мобильный интернет. Я не могу ввести данные. Мне говорили, что вы здесь раздаете вайфай.
— Девушка, мы вообще никому ничего не раздаем. Активируйте приложение или дальше поедете с полицией.
— Да вот же он — ваш вайфай. Название хорошее какое — Украина любит тебя. Без пароля.

Украина любила меня ночным пустынным тротуаром без единой скамейки. Новеньким, с иголочки, зданием административных услуг, закрытым на замок. Идеально чистыми, нетронутыми туалетами (тоже закрытыми по случаю карантина) и отсутствием любого транспорта кроме такси. Двое мужчин в ночи ждали мифического перевозчика, который дважды перенес время выезда и приехал, по слухам, только утром. Они отказались от возможности уехать со мной на такси за символические деньги. Украина любила меня ночным Херсоном с его открытыми кафе и закрытым залом ожидания автовокзала. Украина продолжает любить меня, проверяя мое местонахождение в течение двух недель самоизоляции при помощи приложения на телефоне, которое не любит людей. Но не важно, как меня любит придуманная кем-то Украина. Важно, что я люблю свою Украину, в которой Крым — это ее неотъемлемая часть, украинцы — это друзья и соседи, готовые в любой момент прийти на помощь, а книги на любом языке мира — это всего лишь книги. Возможно, я люблю не совсем настоящую Украину, а Украину прошлую и будущую. Но пусть это будет взаимно.

• Мы не сочли для себя возможным поставить остальные фото автора публикации. Наши соболезнования.