Александр Шумков, узник Кремля: Свое общение в колонии я поставил так, чтобы к украинцам не использовали слово «хохлы»

Узник Кремля 31-летний Александр Шумков, которого называли охранником Яроша, 4 декабря 2018 года был приговорен в РФ к четырем годам заключения. Отбывал наказание в колонии в Тверской области. Его родные сразу заявили: Александра похитили и перевезли в Россию, потому что он пытался, будучи оперативным дознавателем военной прокуратуры, расследовать дело о наркотрафике.

В приговоре российского суда указывалось, что он с 17 ноября 2014-го по 23 августа 2017 года участвовал в деятельности "Правого сектора", которая была «направлена против интересов России». Александр — участник Революции Достоинства, был в АТО.

Его не включали в списки во время обменов, родные переживали, что живым Сашу домой не отпустят, россияне наказывали Шумкова за неповиновение одиночными камерами и штрафным изолятором, а он подал на них в суд и выиграл его. Шумков заявлял, что выступает против обмена между Украиной и Россией ценой уступок агрессору. Однако искренне радовался за другого политзаключенного, Владимира Балуха, который находился с ним в одной колонии, когда тот попал домой.

О том, что происходит с Шумковым, украинцы узнавали от правозащитников, украинского омбудсмена, от латвийской активистки Татьяны Лазде и из информации, которую обнародовали его родные – в частности, тетя Людмила Шумкова.

И вот 24 декабря, накануне Рождества, случилось чудо – россияне его депортировали, он, как говорят, отсидел «от звонка до звонка» срок, который ему присудили.

Об этом интервью с Александром корреспондент Укринформа договорилась с Людмилой Шумковой еще когда он находился в российской колонии – надеялись на лучшее.

Разговариваем на кухне в их квартире, рассказывают о том, что их семья подвергалась репрессиям и при советской власти: было высылки за Урал, страдали от русификации (на самом деле, раньше их фамилия звучала Шумко). Осторожно, пока племянник не слышит, Людмила тихонько говорит: время от времени Саша рассказывает о том, как его пытали, раньше он это скрывал от них.

— Саша, вас называли охранником Дмитрия Яроша, а ваши родные заявляли, что он от вас отрекся. Это действительно так?
— Ну, я был в охране теперь уже экс-лидера "Правого сектора" Яроша некоторое время, недолго, но охранял, это была зима-весна 2014 года. Что касается того, что Ярош отрекся, то говорить на эту тему не хочу, собственно, я от него другого не ожидал. Может, дам оценку через несколько лет, когда опубликую свои воспоминания времен 2014 года. А сейчас не буду.

— А как вы вообще попали в "Правый сектор"?
— Я по убеждениям националистом был еще со старшей школы. Кстати, оканчивал академический лицей при Херсонском государственном университете, это были замечательные три года, меня научили, как находить информацию, как пользоваться ею, это больше, чем просто багаж знаний. Затем получил высшее юридическое образование.
Я до всех этих событий был членом Союза украинской молодежи, принимал активное участие в деятельности такой структуры, как Молодежная референтура Конгресса Украинских Националистов. Это были воспитательные акции, на 2006-2008 годы даже силовые акции, когда надо было защищать интересы украинской государственности. Был в зоне АТО – Пески, Широкино. Был, когда бои с бандами Гиркина завязывались под Славянском. Затем пошел служить на контрактную военную службу в бригаду армейской авиации – она дислоцируется в Херсонской области.

— Кто для вас является идеалом политика?
— Из украинцев, наверное, Роман Шухевич и Павел Скоропадский. Из зарубежных — Ариель Шарон.

— То ли детективная, то ли шпионская история, как вас похитили и переправили в Россию. Что на самом деле произошло?
— Подробно, как я уже говорил, расскажу это правоохранительным органам…

— А еще не общались с этими самыми органами?
— Еще нет. Они и желания не выражали, жду от них шага, если не будет – то сам сделаю этот шаг. Потому что там много есть информации, которую стоит донести до них и, надеюсь, сотрудникам СБУ будет интересно.

— А все же, если коротко…
— Это было предательство одного бывшего военнослужащего. И, по моему мнению, он еще задолго до событий 2014 года был заслан в военные структуры Украины российскими спецслужбами.

— Так почему в отношении вас провели такую спецоперацию?
— Совпадение интересов, потому что я узнал определенную информацию о том, что делали представители и наших органов, и некоторые высокопоставленные чиновники в вопросах международного наркотрафика. И намеревался узнать про так называемые «кухни» – лаборатории, где изготавливаются наркотики, которые затем распространяются на юге Украины. У этих людей был интерес от меня избавиться. А если посмотреть на ситуацию глазами ФСБ-шников, то для них тоже было интересно реализовать такой план с похищением: взять бывшего охранника Яроша и активиста "Правого сектора".

— А физически, как они это организовали?
— Попал в оперативную подставу. При встрече с информатором, который должен был предоставить необходимую информацию, под Киевом мне обманным путем ввели психотропное вещество, я отключился, в таком состоянии ко мне применили физическую силу, и окончательно я пришел в себя уже на территории РФ.

— Россиянам была интересна информация о наркотрафике?
— Они на эту тему и так все знали. Российские спецслужбы были заинтересованы в том, чтобы я дал признание, что якобы на территории Москвы, по общему указанию СБУ и "Правого сектора", уже действует, как это в российском законодательстве звучит – «организованное преступное сообщество».
Они требовали, чтобы я записал видео с данным признанием. То есть, планировалось другое уголовное дело (по статье не только 282.2), за которое уже предусмотрен срок от 15 до 25 лет.

— Вы пытались проводить расследование относительно наркотрафика как гражданин или в рамках своей служебной деятельности?
— Я был военнослужащим, которого отправили в военную прокуратуру Херсонского гарнизона в качестве оперативного дознавателя. То есть, как я в тот момент считал, я был на своем месте, потому что делал то, что было важно для моей страны. Потому что, скажу прямо, якобы кажется, что наркотрафик и политика – это никак не связанные вещи, но в современных условиях война, когда Гиркин стреляет в Шумкова, а Шумков в Гиркина – это самый примитивный вариант. Есть экономические, психологические, информационные войны, и сейчас разворачивается по всему миру наркотическая война. Зачем рисковать своим человеческим ресурсом, если можно, не вступая в бой, уничтожить человеческий ресурс потенциального врага?

— Сегодня информация многолетней давности для наших спецслужб, возможно, уже не актуальна…
— Она актуальна.

— Благодаря вашим родным, в частности, информации, которую обнародовала ваша тетя, Людмила Шумкова, мы следили за тем, что происходило с вами в российском заключении. Однако, как она говорит, сейчас сама узнает, когда общается с вами, много того, чего раньше не знала.
— Первый период, скажу честно, не хотелось бы вспоминать. Труднее всего было, когда держали ФСБ-шники — этот период был связан с пытками физическими. Это и стандартный их «джентльменский набор» – пытки электрическим током через детонатор, пытка противогазом без клапана и избиения, направленные на внутренние органы, но без следов – это специальная техника спецслужб. Были психотропные препараты, чтобы я начал говорить. Я не дал признания и когда ФСБ-шники поняли, что смогут открыть дело только по статье российского уголовного кодекса за участие в экстремистской организации, и когда началась волна огласки и поиска из Украины, пытки резко остановились. Через неделю меня официально оформили и завезли уже в Брянский централ – в следственный изолятор. И пошел долгий процесс следствия и суда, который длился с сентября 2017 года, окончательный приговор суда мне был оглашен 4 декабря 2018 года.

— У вас был адвокат, вас поддерживали правозащитники, активисты, СМИ, причем не только украинцы.
— Поддержка эта и огласка побудили и государственные структуры Украины двигаться, проявлять свое неравнодушие ко мне, интересоваться моей судьбой. Консульская служба сработала. Это давало понимание российским властям, что обо мне помнят и что нужно вести себя в рамках их действующего законодательства. Что касается самого хода дела – у меня не было иллюзий, я понимал, что меня осудят по максимуму. Смотрим на ситуацию их глазами: они запустили этот механизм, им нужно было дорабатывать его до логического конца. За оправдательный по Шумкову их по голове не погладили бы.

— В колонии вы были частым гостем в штрафном изоляторе. За какие "грехи", это какие-то принципиальные вещи?
Согласно инструкциям российских спецслужб, я был особо опасным человеком, склонным к бегству и нападению
— Половину срока я пробыл в централе – в следственном изоляторе, половину уже в колонии. В централе меня держали постоянно в спецблоке, потому что я считался лицом особо опасным, был на многих профучетах, мне были присвоены красные «полоски» в личном деле. Это означает, согласно инструкциям российских спецслужб, что я особо опасный человек, склонен к побегу, к нападению на сотрудников. Там целый "букет".

— Вы проявляли агрессию?
— Открытой агрессии не проявлял, нужно понимать реалии силовых структур России – все они действуют по указке ФСБ. Сначала со мной работали ФСБ-шники, которые проводили оперативную работу, «раскалывали», склоняли к сотрудничеству… Все эти сотрудники ФСБ, хоть и не все по образованию психологи, но на практике они «видят» человека. И по их указанию в моем деле появились те красные «полоски».
Что касается быта, то в централе меня постоянно держали на спецблоках в двухместных камерах.

— Среди сокамерников были «подсадные»?
— Несколько раз, а потом администрация перестала этим заниматься, это были случайные люди.

— Когда узнавали, что вы украинец, не проявлялась ли у этих людей к вам агрессия?
— Нет, не было. За все время по политическим мотивам никакой агрессии со стороны осужденных или подозреваемых не было. Конечно, провокации были, некоторые от администрации уже в колонии, некоторые напрямую (и не напрямую) от осужденных, так называемых «дневальных» – это те, которые сотрудничают с администрацией. Но Бог уберег меня, и даже некоторые другие адекватные осужденные помогали мне избегать таких ситуаций. После этапирования в колонию, по прибытии сразу из приемки я попал в штрафной изолятор. За что? Потому что в российских колониях есть такая процедура приемки, они пропускают людей через «тряпку». На вахте, на штабе колонии, в кабинете начальника бросают тряпку и ты должен протереть за ними пол и это снимают на мобильный телефон для своего архива.
— Это компромат или просто ради унижения?
— Это для определения тех, кто «отрицает режим содержания», и тех, кто соглашается с режимом. Тех, кто отказывается брать тряпку, сначала подвергают прессингу. Ну, не такому сильному… Немного побьют, и морально… И когда видят, что человек стоит на своем, его просто закрывают под «крышу» – в штрафной изолятор, и потом так же, если он отказывается выполнить эту так называемую статью 106 правил внутреннего распорядка, это называется «общественные работы на благо колонии». Если ты отказываешься и дальше выполнять, тебя не выпускают и держат под «крышей» весь срок. То есть штрафные изоляторы, одиночная камера. Наибольшее мое достижение в колонии, что я и мой адвокат подали в местный административный суд и он, в конце концов, принял решение, что меня сначала незаконно закрыли под «крышу». Все акты были аннулированы, с меня был снят статус «злостного нарушителя» и администрация колонии вынуждена была перевести меня в общий барак – на «жилку». Кстати, там такой комический момент был после того выигранного админсуда. Один из сотрудников колонии почти рекламировал этого адвоката потом: «Шумков, я первый раз вижу, чтобы адвокат отрабатывал свои деньги. Где ты его взял, такого адвоката?!».

Людмила Шумкова: Мы очень благодарны курскому адвокату Роману Лизлову. Наш первый адвокат неожиданно ушел в длительный отпуск, практически вышел из дела. И мы вынуждены были срочно искать другого, потому что уже продолжалось рассмотрение в суде, это был конец июля – начало августа. Я напрямую обратилась к главе "Агоры" — это правозащитная организация с сетью адвокатов в регионах России. Они рекомендовали именно Лизлова, суды проходили в Брянской области в городе Севск. Он для нас был практически как родственник, потому что постоянное общение и связь шли через адвоката. Мы с Александром общались только через электронные письма, потому что не разрешали звонить.

А. Ш.: Здесь я уточню, мне звонить, как злостному нарушителю режима, не разрешали, там есть определенные ограничения в получении передач, в звонках от родственников, свиданиях.

Л. Ш.: И на свидание, конечно, мы не поехали, поскольку вопросы у ФСБ были и по семье. И консул просил, чтобы мы не ехали на свидание.

А. Ш.: Я сам просил не ездить – мне так было спокойнее.

Л. Ш.: С работником консульства Сергеем Дерезой мы были постоянно на связи. Он посещал и судебные заседания. Передачи мы не могли также в колонию давать, но можно было на личный счет перевести деньги – и Саша скупался в магазине колонии. Но поскольку он постоянно попадал в штрафной изолятор, то не всегда у него была такая возможность.

А. Ш.:  Штрафной изолятор — это такая самая суровая карательная мера к нарушителю режима, закрывать там могут подряд не дольше чем на 15 суток. Хотя я сидел подряд 40 суток. Это одиночная камера, с собой ты берешь туда только полотенца, кусок мыла, туалетную бумагу – и все. Книги там разрешают читать лишь дважды в сутки по полтора часа. В пять подъем, в девять вечера – отбой. И кормят трижды в день баландой, штрафная пайка. Когда выходил из штрафного изолятора, была возможность скупиться в магазине немного и отъесться.

На «жилке» первый раз я продержался три месяца, но поскольку продолжал нарушать режим, то получал новые наказания (чтобы заработать акт о нарушении режима, достаточно просто не поздороваться с одним из сотрудников не застегнуть верхнюю пуговицу на робе), каждую неделю все равно была статья 106. А потом снова меня закрыли под «крышу», снова объявили злостным нарушителем режима.

— У вас была возможность читать? Как поддерживали физическую форму? Сейчас вы разговариваете на украинском языке так, словно не было этих четырех лет в русскоязычном окружении.
— Занимался спортом по специальным программам, чтобы сохранить силу мышц. Сейчас уже начал бегать. Больше всего страдает в тюрьме дыхание и выносливость организма. Читал и даже начал изучать иностранные языки – арабский и фарси, английский не забывал. Думал на украинском, переводил для себя информацию на украинский язык в голове.

— Там была возможность изучать иностранные языки?
— Как я уже говорил, российская тюрьма – это тюрьма народов, там много представителей разных наций. Фарси учить мне помогали таджики, арабский язык – там много в суровых режимах под «крышей» сидит так называемых террористов с Кавказа, даже тех, которые еще в первой чеченской воевали против РФ, есть и те, которых взяли в Сирии, граждане России, за участие в ИГИЛ. Они знают арабский язык, немного помогали.

— Смотрели российское телевидение?
— Смотрел, конечно, когда был на «жилке», радио слушал. Тюремный барак – это что-то вроде казармы, там есть отдельная комната с телевизором. Что показывают по телевидению российскому – это пропаганда, конечно, однако в обсуждения не включался.

Л. Ш.: Саша не только о себе заботился, но и поддерживал других заключенных. Для примера — гражданина России Багаудина Опиева.

А. Ш.: Нужно его вспомнить, потому что человек сидит по политическим мотивам. Мы с ним в одном этапе ехали, вместе заезжали в колонию. В первую чеченскую кампанию он был на стороне Ичкерии, дело то закрыто, он был амнистирован еще когда-то указом Ельцина. Сейчас его раскрутили за то, что он после перестрелки в Ингушетии отвез раненого представителя незаконных вооруженных формирований в больницу. Помог я ему советами, определенной оглаской, стыковал с адвокатами.

— Прочитала, что после тебя в колонии теперь украинцев хохлами не назовут.
— По прибытии, когда я попал из-под «крыши» так называемой в жилую часть колонии – в «жилой барак», там находилось около 400 человек в нескольких зданиях. И мы друг с другом контактировали. И свое общение я поставил так, чтобы ко мне, к другим украинцам не использовали слово «хохлы».

— Кроме вас, там еще были украинцы?
С Балухом общался через "гофру" – канализационные отверстия в умывальнике
— Да. Были те, кто сидел за криминал. И, конечно, Владимир Балух (политзаключенный, которого обменяли в сентябре 2019 года – авт.). Летом я был в ПКТ (помещении камерного типа) – это одиночная камера для злостных нарушителей. Я сидел в четвертом ПКТ, Балух — во втором. Друг друга мы не выдели, но была возможность общаться через «гофру». Умывальник стоит, из него выкручиваешь гофру и через канализацию хорошо друг друга слышно. Об этом способе общения охрана знает, кстати. Потому что умывальник возле двери, и когда разговариваешь, все слышно на коридор.

— А откуда вы знали, что в колонии есть еще один украинский политзаключенный, и в какой камере?
— О, это интересная история была. Четвертое апреля 2019 года – день моего заезда в колонию Торжок, приемка. Я забегаю на приемку, меня растягивают, начинают немного… бить. И комментарии эмоциональные. И среди этих комментариев, когда пугают, кошмарят, слышу диалог сотрудников: «Куда еще одного бандеровца! Одного Балуха неделю назад привезли!». А я знал его историю еще до этого. Когда из приемки я попал в штрафной изолятор, понимал, что место Балуха после приемки как настоящего политического заключенного в штрафном изоляторе. Я начал прямо на коридор кричать: «Балух, в какой он хате?!». Он откликнулся, лично я его не видел. Впоследствии удавалось видеться иногда. Нас специально на прогулки выводили в разное время, такова была инструкция, но один из сотрудников все же делал по-человечески, и мы виделись. Помню, как Балуха вывозили на обмен, он не знал, куда его повезут. Его поместили в штрафной изолятор, и утро – это была пятница – он идет с вещами по коридору и кричит возле моей камеры, что его куда-то вывозят, не знает куда, чтобы как только будет возможность, сделал огласку.

— Каковы ближайшие ваши планы, кроме новогоднего празднования в кругу семьи?
Я стал для России неудобным: слишком большая огласка и поддержка
— Решаю текущие дела. Увольняюсь с военной службы, мне предлагали остаться, но я решил, что чтобы работать на благо государства, мне пока не нужна форма. Механизмы я сам найду. Вижу себя в бизнесе, потому что нашему национально-патриотическому движению не хватает финансовых ресурсов, чтобы быть независимыми, партии зависят от олигархов. Я себя вижу в создании государства, скажем так – это и общественная деятельность, и политическая.

— Вам уже предлагали помощь в медицинской реабилитации, оздоровлении, как другим политзаключенным, которые возвращались по обмену?
Не надеялся, что вернусь живым, важно было до конца сохранить свое лицо, свою честь
— Государственные лица или органы – нет. Частным образом, люди, близкие к моим побратимам, организациям, которые меня поддерживали – да. Хочу поблагодарить Офис омбудсмена за их работу – за информационную поддержку, за штурм российской системы. Хочу сказать, что не все верили, что я вернусь домой, думали, что я попаду в так называемую раскрутку и мне «пришьют» еще какое-то уголовное дело. Я стал для России неудобным: слишком большая огласка и поддержка. Что мне помогло держаться? Я ни на что не надеялся: на обмен не надеялся, на первых порах вообще не надеялся, что вернусь живым. И потом мне было все равно, и тогда, когда все равно, важно до конца сохранить свое лицо, свою честь. Насчет обмена скажу: я рад, что вернулся «по звонку», а не по обмену, я никому ничего не должен. Да и если бы мне предлагали, я готов был уступить место любому из наших граждан.

— Чувства, что вас бросили, когда вы не попали в списки на обмен, не было?
— Нет, не было. Значит, так надо было, чтобы эти люди освободились, а мне надо было там остаться.

Ирина Староселец,  Укринформ
Фото Александра Корнякова