На передовой всю жизнь

О Владимире Петровиче Казначееве написано и рассказано немало. В начале войны, в октябре 1941, немцы расстреляли его мать, Елену Кондратьевну за связь с партизанами на Брянщине. В 13 лет вместе с сестрой и братом он ушел к партизанский отряд. Был разведчиком, затем стал подрывником соединения Алексея Фёдорова, воевавшего на Черниговщине. На его счету 10 подорванных эшелонов.

Командование партизанского отряда представило его к званию Героя Советского Союза, но наверху посчитали: молод еще, хватит ордена Ленина. Потом пришла долгожданная Победа, и началась гражданская жизнь. О ней сегодня рассказывает ветеран.

– Владимир Петрович, когда в 1944 году ваше партизанское соединение соединилось с Красной армией, как сложилась судьба?

– Соединение расформировали. Одних отправили воевать в действующую армию, других комиссовали по состоянию здоровья или возрасту. Мне тогда было 15 лет и Центральный Комитет комсомола отправил меня с товарищем в авиационное училище. Я прошел медкомиссию, а товарищ – нет. Из чувства солидарности я отказался от карьеры военного летчика. Потом направили в Одессу, в мореходное училище, там приняли прекрасно, но поставили условие – закончить школу. У меня было только 5 классов образования. Как-то на улице встретил своего сослуживца по партизанскому отряду. Он мне рассказал, что его забрасывают к немцам в тыл, в Чехословакию. Я тут же начал его упрашивать взять меня с собой.

– Прямо из Одессы?

– Конечно, нет. Подобными операциями занимался Украинский штаб партизанского движения в Киеве. Туда мы и поехали. Дошли до самого главного – генерала Строкача. Тот посмотрел на меня и приказал зачислить в школу партизанского движения, дислоцированную в Святошино. По всей вероятности, генерал решил не рисковать моей жизнью. В школе народ был разношерстный. Кроме наших, были военнопленные немцы, венгры, австрийцы, которые решили сражаться против Гитлера. Но учиться долго не пришлось. В марте 1945 года, когда советские войска сражались на земле Германии, нас построили и объявили о расформировании школы. Партизанить было уже негде.

– И опять в гражданскую жизнь?

– Ничего подобного. Тогда кто-то, видать, просчитал, что неразумно обученных радистов отправлять на гражданку. Нас 20 человек отправили доучиваться по своей специальности в школу НКВД (Народного Комиссариата Внутренних Дел). В августе 45-го выпуск и направление в Таджикистан. Служил на Памире.

– Но границу охраняют пограничники!

– Пришлось охранять вместе с ними. В годы войны изрядное количество таджиков и узбеков не желало идти воевать на фронт против немцев. Они дезертировали и уходили в горы. Там сбивались в банды и, как во времена гражданской войны, нападали на органы власти, грабили население. Ликвидацией банд и занимались внутренние войска. Только мне служить долго не пришлось. Местное население хоть и жило в антисанитарной обстановке, но в течение поколений у них выработался иммунитет к инфекционным заболеваниям. А наш брат солдат водички выпил– и гепатит или тиф обеспечен. Я заболел малярией и лишь под Новый 1946 год стал на ноги. Вид у меня был далеко не бравый: худой, истощенный. А мне только 17 лет. Начальство посмотрело и отправило в отпуск, сил набираться.

– И где восстанавливали здоровье?

– Поехал на Херсонщину. Моя сестра приехала жить в Скадовск после войны. Я и решил на море здоровье поправить. Приезжаю в Херсон и узнаю, что первый секретарь обкома партии – мой партизанский командир, генерал-майор Федоров. Алексей Федорович, когда узнал, что я в приемной, тут же к себе потребовал, хотя в очереди к нему на прием руководители города и области были. Начали разговор. А у меня парадокс: военное образование есть, но офицерское звание не присваивают кадровики, нет 18 лет. И решил он направить меня на учебу, но новая проблема. Служу в НКВД, а увольняют приказом только наркома. Пришлось пройти медкомиссию и ее резолюцию начальник НКВД области полковник Храпко отправил в Москву. Оттуда пришел приказ о моем увольнении лично за подписью самого Лаврентия Берии. Потом у меня в личном деле в военкомате эта бумага была подшита.

– И на кого пошли учиться?

– На моряка, на штурмана. Тогда в Херсоне мореходное училище восстановили. Но меня туда сразу не взяли. Надо было через 4 месяца экзамены сдавать, а я про математику слышал еще в 1941 году, шесть лет назад. Начальник ХМУ Захаров выделил мне преподавателя. Сестра очень мне помогала выжить, хотя ее семье тоже тяжело было. Но подготовился и сдал экзамены на отлично. Сразу стало легче. Курсанты на полном обеспечении: морская форма, питание, проживание в экипаже. Ротами командовали боевые офицеры, прошедшие войну, а помощниками у них были старшины. Меня назначили старшиной роты, в которой было свыше ста человек. Было еще 18 ребят, которые, как и я, прошли войну, но перед другими курсантами нос мы не задирали. Дисциплина и распорядок были военные. Кроме учебы приходилось работать на стройках. Город еще лежал в развалинах. И спустя годы вспоминаю это хоть и трудное, но прекрасное время. Сегодня с нашего выпуска, кроме меня, осталось трое: Анатолий Пономарев, Анатолий Мельников и Виктор Гулидов. Все капитаны дальнего плавания, и до сих мы дружим.

– А после окончания ХМУ куда вас направили?

– На комиссии мне предложили: свободный выбор пароходства или учеба в высшей мореходке. Но я как-то засиделся за партой и решил по морям походить. Тем более, на практике мне понравилось. В море не укачивался. Выбрал Балтику и поехал в Ленинград с дипломом штурмана-судоводителя. Там назначение на лесовоз «Сиваш» третьим помощником капитана, и пошли мы мили отмерять северных морей. Привезли в Англию наши бревна, загрузили по новой трюмы, и курс на Мурманск. Только не знал я в том далеком 1951 году, что судьбу мою решают в высоких кабинетах в Москве.

– ????

– По приходу в Мурманск капитану вручили телеграмму, в которой приказание – откомандировать меня в Москву. Тогда подобные распоряжения выполнялись в кратчайший срок. Выдали мне командировочные, документы, и под стук вагонных колес покатил я в столицу. Всю дорогу я пытался разгадать причину своего вызова. На перроне Ленинградского вокзала встретил человек в гражданском и отвез на машине на квартиру в Бауманском районе. Там прожил на полном обеспечении две недели. Ночью в 2 часа приехал мой «куратор». После поездки по ночным московским улицам я оказался посредине большого зала. Вокруг сидели люди, но их лиц видно не было, зато я под люстрой, как на сцене Большого театра, освещен был. Начали задавать вопросы и вдруг: «Мы хотим предложить Вам службу в военной разведке!». Я растерялся, и слова вымолвить не смог. Опять вопросы и вдруг: «А вы знаете, что вы во сне разговариваете?» И это там знали. Кстати, я после 1945 еще лет 20 во сне воевал и эшелоны подрывал. Наконец комиссия подвела итог: «Не годен!». Я даже с облегчением вздохнул, но тут опять вопрос: «Хотим предложить вам службу в охране товарища Сталина!». От этого вопроса в такой жар бросило, и земля ходуном заходила. Не помню, что я говорил, но высказался, что такого человека должны охранять особенные люди, а себя таким не считаю. Еще молод и не готов к выполнению такой ответственной задачи. После этого разговор был закончен, и меня отпустили. На следующий день – на поезд и в Херсон.

– И опять в море?

– Дело в том, что после войны в каждом открытом порту СССР были представители иностранных судоходных компаний. Холодная война в разгаре, бывшие союзники стали вероятным противником и, естественно, западные спецслужбы использовали морских агентов в своих целях. Чтобы обезопасить себя от таких незваных гостей, в СССР была создано морское агентство «Инфлот», который работал с иностранными судами. Наш диспетчер помогал их экипажам пополнить необходимые запасы продовольствия, воды, топлива, разобраться с нашим законодательством в области морского права, помочь при погрузке- разгрузке и решал целый ряд других вопросов.

– А Федорова не встречали?

– К этому времени он уже уехал из Херсона. А на его место пришел мой сослуживец по партизанскому соединению Владимир Дружинин. Он сначала строил Каховскую ГЭС, а потом уже занял должность первого секретаря обкома. Но я не любил скрипеть дверями высокого начальства. В жизни привык делать все сам. Шесть лет отработал морским агентом. Как- то немецкий сухогруз закончил погрузку на элеваторе зерном. Подходит их капитан и, показывая на меня, заявляет: «Он немец!». Все опешили, а потом выяснилось, моряк был поражен мой точностью, педантичностью и пунктуальностью. Все делалось качественно и в отведенные сроки. Для меня это было, по существу, наградой. В 1957 году меня назначили начальником Херсонского морагентства. А мне в ту пору 29 лет только минуло. Заочно только одесскую «вышку» закончил.

– А в море не тянуло?

– Конечно, хотелось! Но и работа нравилась. Но на месте сидеть долго не пришлось. В 1965 году был направлен представителем Министерства морского флота при торгпредстве СССР в Алжире. Там только война за независимость закончилась. Президент Франции Де Голль дал им свободу. СССР одним из первых признал Алжир и начал оказывать помощь. Командировались врачи, строители и другие специалисты. Строились различные заводы и другие объекты. В порт заходили наши суда с вооружением для их армии: самолеты, артиллерия, танки Т-34. Алжирцы относились к советским очень дружелюбно.

– А Восток чувствовался?

– Французы, по существу, построили маленькую Францию в северной Африке. Города, поселки, инфраструктура – все повторяло «большую землю». Даже питание несло на себе французский отпечаток. Но алжирцы не сумели сохранить и развить то, что им досталось в тот момент. Там горстка местных умудрилась прибрать к рукам нефть, а все остальное было брошено и разрушалось. Основная масса народа стала беднеть и нищать. Подобное спустя годы произошло и в Украине.

– А во Франции бывали?

– В 1972 году был назначен старшим представителем ММФ в Париж. Теперь пришлось руководить коллективом, который контролировал все порты Франции. А объем перевозок возрастал с каждым днем. И как-то возникла идея создать совместное предприятие с французами и нашим «Совфрахтом». Но если их бизнесмены были за, то французская администрация была настроена к нам далеко не дружелюбно. Дело в том, что во Францию пришло две волны эмиграции. Первая после гражданской войны, вторая – после второй мировой. Администрация там избирается и, естественно, они уши по ветру держали. И все наши попытки наталкивались на отказ. В чем только меня не обвиняли на страницах французких газет, но мы победили, и вскоре администрация Президента Франции дала добро на создание совместного предприятия. Представляете, как заскрипели зубами те, кто нам мешал все эти годы, а как пресса взвыла: «Рука Москвы!!! Русские идут!».

Наши оценили работу и наградили меня орденом Трудового Красного Знамени.

Потом была еще одна загранкомандировка в Бельгию, где я был генеральным директоромконцерна, в который входили 10 компаний. Лишь в 1987 году вернулся домой.

– А сегодня чем заполнена жизнь?

– Живу в Херсоне, в 1988 году вышел на пенсию, но на бывшей работе бываю. Исполняю обязанности референта. Люблю охоту, рыбалку. К сожалению, сейчас по полям в моем возрасте сильно не побегаешь. Зато отвожу душу в парусном спорте. У меня есть маленькая яхта, вот на ней и ловлю ветер на Днепре.

– Понятно, что это невыполнимо, но если жизнь сначала начать, как прожили бы заново?

– В свои 86 лет, оглядываясь назад, могу сказать одно. Я – слуга государства! И никогда не жалею о прожитом! И если бы сначала, то прожил бы так же, один к одному!

Источник: НАДДНЕПРЯНКА