Да сохранятся в памяти людской навечно с Карантинного мальчишки.

Памяти павших
в годы Второй мировой войны херсонцев посвящается

Девятнадцатого августа 1941 года в Херсон вступили фашистские войска. На площадях и улицах города не было видно ни одного человека, лишь ветер подхватывал и крутил в горячем воздухе сор и бумагу. На окраине города горел крекинг-завод, в порту дотлевало здание речного вокзала. Красные лучи заходящего солнца тревожно скользили по неспокойной глади Днепра, перепуганные чайки метались над его почерневшими водами.
Последний советский пароход «Очаковский канал» покидал осиротевший порт. Судно устремилось на левый берем, чтобы прорваться в Цюрупинск, который удерживали еще советские войска.

Пароход быстро приближался к перебойне — входной части одного из рукавов Днепра. Вдруг сильный толчок. Пароход остановился. Перегруженный морской буксир сел па мель.
— Полный назад!.. Полный вперед!..— послышалась команда капитана. Машина работала на предельных оборотах, но пароход не трогался с места.

А в это время к морскому порту, или, как называли жители города, к Одесской пристани, по Краснофлотской улице уже двигались танки с черными крестами. Судно было как на ладони. Танк, который первым выскочил на набережную, открыл по нему орудийный огонь. Снаряды го свистом проносились над Днепром и глухо рвались в плавнях на левом берегу. Но вот один снаряд продырявил борт парохода, другой разорвался на палубе. На пароходе появились убитые и раненые. Уцелевшие матросы, помогая раненым товарищам, покидали судно.

Женщина и двое мальчишек, которые находились в траншее недалеко от берега, были свидетелями трагедии «Очаковского канала».

— Нужно помочь раненым! — сказала женщина. Словно по команде, выскочили хлопцы из траншеи: один высокий, стройный, с золотистым чубом и бровями ровными, как стрелы; другой чуть пониже и поплотнее своего друга, с острым взглядом черных глаз. Из-за густой гривы камыша доносился стон раненого.

— Шурка, сюда! — крикнул тот, что был повыше ростом. И парнишки скрылись в зеленых зарослях.

А когда над плавнями легли густые сумерки и дневную духоту сменила вечерняя прохлада, в камышах возле серого деревянного домика, где проживала семья Запорожчуков — Толины родители обслуживали водноспортивную станцию Херсонского моррыбтехникума, — притаилось около двадцати раненых советских моряков. Их нужно было немедленно отправить в Цюрупинск.

И вот возле мостика появился парусно-весельный бот. В нем и разместились раненые. На весла сели Толя Запорожчук и Шура Падалка, сын лесника, который жил тоже в плавнях.

Под покровом ночи мальчишки доставили раненых в Цюрупинск, благополучно возвратились на рассвете, но домой пошли не сразу. Их очень интересовал «Очаковский канал». Они осторожно прошли по развороченной снарядами палубе, постояли на капитанском мостике, заглянули в радиорубку. Там их внимание привлек небольшой черный полированный ящик.

— Морзянка!..— обрадовался Толя.— Заберем, пригодится.— Затем по скользкому трапу спустились в полузатонувший трюм. Шура зажег спичку, и мальчишки увидели в отсеках винтовки, гранаты, герметически закрытые оцинкованные ящики с патронами.

— Вот это да! Сколько оружия!..— радостно удивился Толя.

— А что с ним делать?—разочарованно спросил Шура.

— Как что? Выгрузим и запрячем в плавнях… Только бы не пришли сюда фрицы…

Толя был уверен, что в плавнях скоро появятся люди, которые начнут жестокую борьбу с врагом. И это оружие должно попасть в их руки.

На следующий день рано утром Толя и Шура отправились на Карантинный остров, названный так со времен адмирала Ушакова, когда в городе свирепствовала страшная болезнь — чума. На острове тогда были построены специальные бараки для людей, соприкасавшихся с больными; здесь же проходили карантин команды иностранных судов, заходивших в портовой город в низовье Днепра.

На острове у Толи и Шуры было много друзей, с которыми они вместе ходили в школу. И теперь, хоть Толя уже был студентом дорожно-механического техникума, а Шура Падалка работал на судостроительном заводе имени Коминтерна, дружба не прекращалась. Парнишки вместе купались в Днепре, ловили рыбу, играли в футбол.

Толя подошел к низенькому домику, примостившемуся у самого Днепра. Здесь уже несколько лет жил со своей семьей рабочий завода имени Коминтерна Федор Тихонович Чернявский. Толя осторожно постучал в приоткры-тую ставню. В окно выглянула пожилая женщина.

— Фу, перепугали!..

— Добрый день, Мария Григорьевна!.. Петя дома?..

— А где ж ему быть?.. И ты не шатался бы: время-то какое. Ну, уж раз пришел, так заходи в хату…

— Да я не один, с Шуркой.

Женщина махнула рукою: мол, заходите вместе, что с нами поделаешь.

Друзья прошли в небольшую комнату. Петя сидел на железной кровати, а у окна примостился Ленька, двоюродный брат Пети. Петя только что закончил десять классов. Леня был младше на три года, но это не мешало ему считать себя ровней брата.

Толя и Шура рассказали своим друзьям все про «Очаковский канал». Решили как можно скорее собрать всю футбольную команду и посоветоваться, что делать с оружием.

В комнате все очень хорошо знали друг друга, и каждый мог поручиться за товарища.

В этот же день на острове появились фашисты. Не обошли они и хаты, где жил Андрюша, Дунька Запорожчук, двоюродный Толин брат.

— Зашем так много есть парнишка ф дом? — спросил пожилой немецкий солдат в очках, увидев в комнате Андрюши несколько мальчишек.

За столом сидел худенький Миша Еременко. Рядом с ним — рыжеватый, с веснушками на носу Шура Теленга, напротив широколицый Миша Деев. Сережа Бабенко — бедовый, вертлявый мальчуган — примостился возле окна. Мальчишки только что выслушали рассказ Дуньки про «Очаковский канал», а Андрюша узнал эту важную тайну от своего друга Пети Чернявского.

— А мы, дяденька, собрались послушать музыку,— без заминки ответил солдату Андрюша.

— О! — воскликнул немец. — Я тоже хочу слюшайт кароший музик…

Дунька быстро пробежал по названию пластинок, поставил нужную на патефонный диск, крутнул ручку, и густой бас запел:

Белая армия, черный барон Снова готовят нам царский трон. Но от тайги до британских морей Красная армия Вcex сильней…

Услышав последние слова, солдат, как ужаленный, подпрыгнул на стуле, схватил пластинку, не дав басу допеть песню до конца, и грохнул ею по столу.

— Ето ошень плохой пластинка, ошень!..— И погрозил Андрюше пальцем. Андрюша опустил голвву, стараясь быть как можно серьезнее, и ответил:

— А у меня все такие пластинки, лучших нет.

«Гость» сказал что-то солдатам, стоявшим у дверей, и они все быстро вышли из хаты. Мальчишки улыбнулись и, убедившись, что Дунькин фокус обошелся благополучно, снова собрались у стола, чтобы решить, как пробраться на «Очаковский канал» и достать оттуда оружие.

Так совершенно стихийно начала создаваться на Карантинном острове подпольная организация, руководство которой на первых порах взял на себя комсомолец Толя Запорожчук. А вскоре во главе этой группы ребят стал коммунист Антон Павлович Бородин.

Подпольная группа просуществовала недолго, одиннадцать месяцев. Но и за это время мальчишки с Карантинного сделали немало, чтобы приблизить день освобождения своего родного города от немецко-фашистских захватчиков. Они все-таки пробрались на «Очаковский канал», выгрузили все оружие и боеприпасы и запрятали это все в плавнях, в районе Полякова озера. Когда была налажена связь с партизанами, это оружие было передано народным мстителям. Мальчишки устраивали побеги военнопленным. Вносили путаницу в движение немецкого транспорта по городу, переставляя указатели…

Это случилось 22 августа 1942 года. Еще только-только начал брезжить рассвет. Плавни были окутаны синеватой дымкой, над Днепром поднимался легкий туман. Кварталы города были безлюдны.

Но не спали палачи херсонского гестапо. Они готовились к очередному черному делу, к очередному страшному преступлению. Гестаповцы должны были сегодня расстрелять и повесить по сути дела детей.

Перед смертью юных патриотов согнали в подвал. У них оставалось жизни всего-навсего одна ночь. На голом цементном полу в изорванной одежде, измученные пытками и голодом, сидели и лежали: Толя, Андрюша и Федя Запорожчуки, Петя и Леня Чернявские, три Шуры — Рублев, Падалка и Теленга, два Миши — Еременко и Деев, Сережа Бабенко, Толя Тендитный — самый младший из двенадцати.

О чем только не говорили в эту ночь друзья! Обо всем. Ребята вспоминали школу водников, где училось большинство из них; вспоминали широкий приветливый Днепр, который уже никогда больше не увидят; вспоминали до боли родные лица матерей, их натруженные руки, что умели так нежно обнимать своих сыновей.

Все вспоминали, обо всем говорили, но только не о смерти. Это страшное видение они старались отогнать от себя всеми своими силами, чтобы не смалодушничать в последний момент. Ведь они уже не раз смотрели ей в глаза после того, как их предали. И тогда, когда их мучили допросами, не давая спать; и тогда, когда пытали, заставляя ложиться на табуретку лицом вниз, а над ними свистела плеть и каждым ее ударом хрипел голос гестаповца:

— Скажи!.. Скажи!.. Скажи!..

И тогда, когда кормили арбузными корками вместо хлеба и баландой из шелухи пшена и мышиного помета…

Нет, они будут смотреть палачам в глаза прямо, пусть в их взглядах убийцы прочтут смертный приговор для себя…

— Умираем за Родину! — в последний раз раздался голос Анатолия Запорожчука.

— Прощай, мама!.. Прощайте, товарищи! — крикнул Петя Чернявский, когда палач выбил из-под его ног подставку.

К виселице прорвалась Петина мать. Она обхватила еще теплые ноги сына. Гестаповец ударил ее прикладом автомата, женщина упала, потеряв сознание.

Толпа не выдержала, дрогнула. Кто-то закричал:
— Изверги!.. Кого вешаете?.. Детей!..

И закипела гневом Суворовская. Гул возмущения все нарастал и нарастал. Палачи, испугавшись народного гнева, вынуждены были немедленно снять трупы…

***
Плескались волны в утренней тиши,
Туман подернул легкой дымкой дали.
Шептали быль густые камыши
О том, как патриоты умирали.
Они молчали. Страшное сбылось.
В глаза убийцам все смотрели прямо,
Лишь у кого-то только сорвалось,
Совсем по-детски, ласковое: «Мама!»
Потом качнулись тополь, серый дом,
В последний раз обдал мальчишек ветер…
Случилось это все в сорок втором,
Случилось летом, рано на рассвете.
Позарастали ерики травой,
Склонили ивы головы устало…
Ты входишь в школу — и перед тобой
Портреты тех, кого давно не стало.
Кто отдал жизнь, чтоб жить тебе и мне,
Кто не хотел с неволею мириться…
Висят портреты в школе на стене —
Веселые, задумчивые лица.
Вглядись в мальчишек и запомни их!
Им по пятнадцать и шестнадцать было.
Лишила жизни пуля восьмерых,
Жизнь четырех петля остановила.
О них в стихах сегодня говорят,
Их прославляет песенное слово,
И носит имя не один отряд
Еременко, Тендитного, Рублева…
И пусть года проходят чередой,
Другие дети пусть листают книжки,
Но сохранятся в памяти людской
Навечно с Карантинного мальчишки.

Трагичными были судьбы и других ребят.

Федор Зинченко пропал без вести.

Иван Иванов погиб при таране лодкой со взрывчаткой в марте 1942 года.

Валентин Кабаков подорвался на мине в декабре 1941 года.

Леонид Лагутенко, примкнувший к подпольной группе «Центр» был расстрелян немцами в январе 1944 года.

Лида Григоровская была схвачена фашистами и расстреляна в начале марта 1944 года перед самым освобождением Херсона Красной армией, когда корректировала артиллерийский огонь.

Единственным выжившим стал Семен Темный, который был схвачен во время облавы и отправлен в Германию. Трижды он неудачно пытался сбежать. Лишь с четвертой попытки ему удалось перейти линию фронта. День Победы гвардии рядовой Темный встречал в Берлине, а после войны написал книгу о своих товарищах «Испытание на прочность».